Сейчас, на закате дней моих, решил я записать ту удивительную историю, которая произошла со мной в день 21 июня года от Рождества Христова 1685-го. Никого из героев и свидетелей моего повествования нет уже среди живых, и рассказ мой может показаться кому-то невероятным. Но память моя тверда – как могу забыть я во всех деталях события того дня, когда удалось мне совершить, пожалуй, величайшее дело моей жизни? – и описываю я одно только то, что видел собственными глазами, а не те слухи и пересуды, до которых при дворе бывают охочи и самые примерные скромники.

В то время я был ещѐ новичком в Версале, восемнадцатилетним юнцом, нежданно-негаданно удостоенным чести состоять в числе «синих мундиров» – личных слуг великого короля Людовика, упокой Господь его душу! Мой дальний кузен Мишель-Ришар де Лаланд – старший меня десятью годами и за долгую жизнь свою снискавший бессмертную славу на ниве служения искусству – был тогда, благодаря своим многочисленным талантам, назначен учителем музыки королевских дочерей. Он-то и составил мне протекцию – и стал я одним из восемнадцати «Гарсонов де ля Шамбр».

Пусть не подумает мой благородный читатель, что жизнь личного слуги короля – приятное и полное развлечения времяпрепровождение для молодого дворянина. Разделѐнные на смены по шесть человек, мы круглые сутки напролѐт носились туда и сюда по дворцу с самыми различными поручениями, путаясь под ногами у придворных и невольно становясь свидетелями и даже участниками многих и многих интриг…

Я часто размышлял впоследствии, почему изо всех нас господин Бонтан для выполнения этого важного задания выбрал именно меня? Быть может, он вспомнил о том, как незадолго до этого я помог одному из своих товарищей найти пропавший медальон. Хотя, наверное, дело это показалось ему сначала, откровенно говоря, пустяком, не заслуживающим особого внимания, – вот он и вызвал первого, кого смог найти, – новичка, чья смена была в тот день на дежурстве.


Итак, на заре 21 июня явился я по вызову господина Бонтана, Первого камердинера и коменданта Версаля, в спальню короля – как раз к началу церемонии пробуждения. Добрейший господин Бонтан сообщил мне весьма необычные сведения: только что он нашѐл на полу комнаты некую записку – анонимный автор угрожал уничтожением дворца от огня в день летнего солнцестояния, если только Бонтан и его люди не решат серию загадок, среди намѐков на которые я запомнил лишь отсылку к «эзоповым словесам». Вместо подписи стояла загадочная фраза: «Лягушки и Юпитер»…

По мнению Бонтана, это более всего походило на писание сумасшедшего. Но его долгом было сделать всѐ возможное для предотвращения означенной катастрофы, даже если вероятность того, что сказанное в письме – правда, оставалась ничтожно малой. Короче говоря, мне было поручено расследовать этот вопрос, осматривая помещения дворца, расспрашивая кого только можно на предмет того, не видели ли они чего-либо подозрительного, и, разумеется, буде таковое подозрительное таки обнаружится, незамедлительно докладывать обо всѐм лично господину Бонтану.

Выйдя из спальни короля в переднюю Бассано, – двери затворились за мной: началась церемония пробуждения, – я некоторое время пытался собраться с мыслями. Задание, порученное мне, представлялось крайне неясным – но ещѐ более тѐмным было содержание анонимной записки. Осмотревшись по сторонам (да, это первое, что нужно делать, напомнил я себе), я заметил придворных художников – литератора Расина и архитектора Ардуэна-Мансара. Может, стоит начать с того, что расспросить их? Но служители муз были заняты беседой – о принце Конде и его дворце в Шантильи, и о тяжелой жизни литераторов и архитекторов, насколько я припоминаю, – и прервать столь важный разговор я, по молодости и по робости, не решился. Зато осматривая внимательно картины итальянцев Бассано (надо же хоть с чего-то начинать!), я чисто из любопытства решил заглянуть в вазы, стоявшие на камине под одной из картин, – и был вознаграждѐн маленьким ключиком. Правда, соответствующего маленького замочка нигде видно не было. Но и то ладно.

Дверь слева от камина оказалась запертой. Недолго думая, я воспользовался единственной доступной мне дверью – и оказался в Первой передней. Я хотел было пройти дальше – но услышал чей-то голос и обернулся. Это был Шарль Лебрен, Первый придворный художник, который, как оказалось, просто разговаривал сам с собой. Значит, это правда, что вслух не признающий никакой живописи кроме собственной Лебрен втайне, в отсутствие свидетелей восхищается полотнами своих коллег и соперников! Впрочем, художник уже заметил моѐ присутствие, так что насчѐт свидетелей было не совсем верно упомянуто. Вот кто будет первой жертвой моих расспросов, – подумал я и направился к господину Лебрену, стараясь выглядеть как можно более солидно и уверенно.

Поинтересовавшись для приличия, почему такой важный господин не присутствует на церемонии пробуждения, я услышал привычные сетования на чрезмерную загруженность работой, а также жалобы на пропажу неких эскизов – набросков, по которым художник собирался выполнять росписи плафона в Салоне войны. Хм, может ли считаться таковая пропажа чем-то подозрительным и, соответственно, связанным с целью моего расследования, – или же стоит списать это событие на общую версальскую безалаберность и происки врагов, на чѐм упорно настаивал Лебрен? В любом случае, размышлял я, мне в ходе своего дела предстоит сегодня, по-видимому, перерыть весь дворец сверху донизу, и не исключено что при этом удастся обнаружить злополучные эскизы, даже если они и не будут являться основной целью моих поисков. Так что я сообщил Первому художнику, что постараюсь найти его пропавшие сокровища, и он, несколько успокоившись, удалился, уведомив меня, что будет, если что, находиться в салоне Войны.

Обзор Первой передней ни к чему не привѐл – спрятать что-либо в этой проходной комнате было невозможно. Меня заинтересовала только одна дверь – слева, на противоположной стороне передней. За ней скрывалась маленькая винтовая лестница, ведущая вниз, в тѐмную кладовую. Кто-кто, а я всегда отличался любопытством, и теперь, имея такое поручение, мог позволить себе удовлетворить его совершенно официальным образом. В кладовой я первым делом раздвинул оконный занавес – стало светло и я смог осмотреться. Надо сказать, я был несколько разочарован – ничего такого, что можно было бы, по моему представлению, найти в кладовых королевского дворца, здесь не было. Один только манекен, камин слева и ряд шкафов справа. Причѐм открыты были только два из них, второй от окна и второй от двери. В первом, в одном из ящиков я нашѐл ножницы (вещь полезная, пригодится), а во втором – что это? какой-то памфлет? уж не это ли я ищу? Какое совпадение – только что я говорил с господином Лебреном, и вот уже нашѐл сочинение, составленное в его честь. Или, скорее, в его бесчестье – автор этой бумаги явно не был поклонником творчества господина Первого художника. Интересно, что означает этот намѐк на то, что палитра Лебрена что-то в себе скрывает, и как применить к ней «цвет, преобладающий в салоне короля»? Может, это связано с пропажей эскизов? Стоит этим заняться, решил я.

Вернувшись из кладовой через Первую переднюю в переднюю Бассано, я обнаружил, что Расин и Ардуэн-Мансар уже ушли, но церемония пробуждения ещѐ не была окончена, и слуга отказывался пропустить меня – так что с докладом придѐтся обождать. Да и докладывать пока было особо нечего. Зато та дверь слева от камина оказалась теперь открытой, и я решил углубиться ещѐ в один неизведанный закоулок дворца. На втором этаже, к которому вела винтовая лестница, находилась спальня какого-то королевского слуги – в точности такая же, как и моя собственная. Странно только, что никого здесь не было, а свеча горела – и впечатление было такое, что недавно за этим столом что-то писали… Взяв со стола чистый лист и случайно опрокинув при этом чернильницу (экий я неловкий! хорошо хоть, что никто не видел), я обратил своѐ внимание на большой сундук, стоящий возле кровати. Чем не повод лишний раз удовлетворить своѐ любопытство! Открыв сундук при помощи ножниц, я обнаружил в нѐм… всего лишь ещѐ один чистый лист. Однако, какое бесценное сокровище – ну кто станет запирать в сундуке лист бумаги, если точно такой же лежит на столе, на виду у всех!

С досады я решил сжечь этот лист на свечке – и каково же было моѐ удивление, когда, стоило только поднести бумагу к огню, на ней стали проступать буквы! Это ещѐ что за… Стоп! А не те ли это «словеса эзоповы», о которых говорилось давеча в анонимной записке? Точно – как и «Лягушки и Юпитер», которыми заканчивалась та записка, так и новое полученное мной сочетание слов – теперь я понял: это же названия басен Эзопа, которые в своѐ время заставлял меня выучивать учитель греческого! Итак, похоже было на то, что та угроза с загадками – вовсе не шутка, и мне удалось найти очередную улику. Теперь у меня есть о чѐм доложить Первому камердинеру! Спустившись в переднюю Бассано, я заявил слуге, по-прежнему охранявшему дверь в спальню короля, что господин Бонтан ждѐт моего доклада, – и был наконец-то пропущен внутрь.


В салон короля я попал как раз к завершению утреннего приѐма – Его Величество одевался и завтракал, а придворные заходили по очереди и представлялись монарху. Затем король и его министры удалились на совет в соседнюю комнату, а я отправился искать своего начальника, чтобы обрадовать (или, скорее, огорчить) его своими находками. Но прежде всего я заметил в салоне Его Высочество дофина разговаривающим – с кем бы Вы думали? – с самим великим принцем де Конде. Принц в Версале: разве это не может считаться странным, ведь совсем недавно я слышал в разговоре Расина и Ардуэна-Мансара, что он не любит появляться при дворе! Заинтригованный, я подошѐл к двум принцам, чтобы послушать их разговор… Нет, кажется, на этот раз ничего загадочного: после обсуждения живописи и соперничества Лебрена и Миньяра (неужели Лебрен был-таки прав в своих подозрениях, подумалось мне?) первый принц крови рассказал, что прибыл к королю в попытке избавить от опалы своего племянника и королевского зятя, принца де Конти.

Господина Бонтана я нашѐл в спальне короля, на том же месте, у балюстрады алькова. Но прежде, чем я смог начать свой доклад, он дал мне новое срочное поручение – как можно быстрее передать мадам де Мантенон, что Его Величество будет работать сегодня во второй половине дня в еѐ апартаментах. Хм, для меня такая работа была привычной, конечно, но Бонтан, должно быть, забыл о том, какое поручение он дал мне утром, подумал я? Или он таки считает всѐ это эзопово дело милой шуткой? Что ж, тогда мне действительно придѐтся его разочаровывать. Но прежде надо было выполнить это новое задание. Я прошѐл через переднюю Бассано и Первую переднюю в зал королевской стражи, где капитан стражи герцог де Дурас, как всегда, строил своих гвардейцев, и вышел в вестибюль лестницы королевы – апартаменты маркизы находились напротив.

Слуга мадам де Мантенон сообщил мне, что госпоже нездоровится, и она никого не принимает, но я передал ему сообщение от короля. Повернувшись, я собрался было уйти, но мне пришла в голову одна мысль – что если показать слуге маркизы найденный мною памфлет об искусстве? Он казался мне опытным человеком и вполне мог бы если и не объяснить всю эту интригу вокруг соперничества придворных живописцев, то хотя бы посоветовать, как это всѐ понимать и в каком ключе докладывать об этом моему начальнику.

Каково же было моѐ удивление, когда слуга не только не удивился тому, что я ему показал, но и дал мне другой такой же памфлет – причѐм на этот раз объектом клеветы была уже сама венценосная семья – и король, и Дофин, и несчастный мальчик, герцог Мэнский! Вдобавок тут также имелась своя загадка – какие-то цифры и отсылка к королевским медалям, в которых неизвестный автор советовал найти исключение… Интрига определѐнно только разворачивалась.

Когда я вернулся к господину Бонтану в спальню короля, он наконец-то спросил меня о моих успехах в расследовании. Я показал ему оба памфлета – не удивительно, что их клеветническое содержание его несколько рассердило. Зато забрав у меня лист с названием второй басни Эзопа, Бонтан похвалил меня за успехи и велел продолжать поиски. Что ж, у меня ещѐ не было возможности осмотреть спальню короля – и теперь было самое время наверстать упущенное. Единственное, что мне удалось обнаружить, находилось в шкафу слева от балюстрады – связка свечей (я взял одну из них, на всякий случай – вдруг придѐтся проникать в тѐмные комнаты) и большой ключ.

Что может открываться этим ключом? Я вышел в переднюю Бассано, и сразу же определил – два камерных органа слева от двери. Первый был орган как орган, а вот второй порадовал меня – и чем? Папкой с рисунками! Я, конечно, не был большим специалистом в живописи и не мог бы сразу отличить руку Лебрена от чьей-нибудь другой, но если во дворце пропали некие эскизы и я нашѐл что-то вроде этих самых эскизов, вполне стоило отнести их Лебрену. Кажется, он говорил, что будет в салоне Войны?

В спальне короля Бонтана уже не было, и я прошѐл далее, в королевский салон. Тут меня остановил – страшно сказать – сам Его Королевское Высочество Дофин, который поинтересовался моей ношей. Да, принц ведь большой любитель искусства, подумал я, и наверняка может определить авторство рисунков. Да и не отвечать же отказом наследнику французского престола! Я отдал ему свою папку – оказалось, что среди рисунков, действительно принадлежащих Лебрену, кто-то подложил работу его соперника Миньяра, и явно с целью разжечь вражду между двумя мастерами. Дофин забрал этот эскиз (только представить, что сказал бы мне Лебрен, вздумай я всучить ему рисунок его «врага»!) и вернул мне всё остальное.

Выйдя из салона короля, я оказался в зеркальной галерее и на миг даже позабыл о своѐм деле – так потрясал этот необыкновенный зал, чей объѐм ещѐ более увеличивался эффектным отражением окон в зеркалах. Как всегда, в галерее было полно придворных – и если бы я принялся расспрашивать каждого из них обо всѐм подозрительном, я бы явно не успел до конца сегодняшнего дня. Поэтому я только прислушался к их разговорам. В конце зала слева юная принцесса де Конти (это по делу еѐ мужа прибыл к королю великий Конде; правда, особо удручѐнной опалой мужа она не выглядела) беседовала об опере, о вкусах двора и о новой работе Расина и Люлли с каким-то незнакомцем, явно иностранным вельможей. Я, было, не обратил на него особого внимания, но в другом конце зала маркиза де Монтеспан явно с беспокойством справлялась о его персоне у кардинала де Бульона. Это был некто маркиз де Скапарелла – или же кто-то, выдававший себя за него? Ещѐ одна загадка? Надо будет заняться ею несколько позднее, решил я. Пока же следовало довести до конца дело с живописью.

Лебрен, как и говорил, находился в салоне Войны, направо по зеркальной галерее от салона короля. Он, конечно, очень обрадовался найденным мною эскизам – но оказалось, что, кроме той работы Миньяра, в папке был ещѐ один лишний рисунок. Первый художник вернул мне его с некоторым раздражением и даже присовокупил, что на рисунке просматривается какая-то надпись! Интересно, может быть, это новая улика? Тут же рядом лежали рабочие инструменты Лебрена – кисти и краски, – и я подумал: не та ли это палитра, на которую намекал памфлет о живописи?

Я положил лишний эскиз на рабочий стол художника и обмакнул кисть в краску золотистого цвета – ведь именно эта королевская расцветка преобладала в салоне короля, как я мог заметить – и вообразил себя живописцем. Действительно, как перед этим огонь, так теперь золотая краска помогла буквам проступить на листе бумаги – и вот ещѐ одна двоица для моей коллекции зверей в эзоповом стиле! На этот раз мне не составило труда найти господина Бонтана – он стоял рядом в зеркальной галерее. Я показал ему свою новую находку, и Первый камердинер удостоил меня следующей заслуженной похвалы. Но тут уже начался выход Его Величества к дамам и двору после окончания королевского совета, и мне оставалось только присоединиться к придворным, следующим в кортеже по Большим апартаментам к королевской часовне.


Оказавшись в салоне Изобилия у входа в королевскую часовню, я прежде всего отметил, что здесь находится вход в Кабинет редкостей, где хранятся те самые медали из королевской коллекции, среди которых я должен был обнаружить какую-то улику, согласно второму памфлету. Увы, стражник у двери категорически отказался пропустить меня – вход сюда был разрешѐн только личным гостям короля, например, иностранным принцам. Правда, письменное разрешение от господина Бонтана, оказывается, тоже могло сработать. Ладно, подумал я, оставим пока что это на потом – сейчас, пока весь двор слушает мессу, передо мной открывалась целая анфилада Больших апартаментов, а обыскать их все – задача непростая и требующая немалого времени.

В продолжение своего расследования я тщательно осмотрел все апартаменты, начиная от салона Изобилия и до уже знакомого мне салона Войны. Моя добыча в этот раз была не так уж и богата – следуя своему принципу класть в карман не только всѐ подозрительное, но и всѐ то, что может в дальнейшем пригодиться в поисках этого самого подозрительного, я стал гордым обладателем бильярдного кия (со стола в салоне Дианы), угольного карандаша и чистого листа бумаги (их я нашѐл в салоне Войны – надеюсь, маэстро Лебрен не станет снова поднимать панику из-за этой небольшой пропажи). Я даже обыскал все ящики в комодах в салоне Марса – но безрезультатно. Поэтому я уже подумал о том, чтобы идти разыскивать Бонтана и переключаться в своѐм расследовании на Кабинет редкостей, как вдруг на обратном пути я заметил небольшую дверцу в салоне Аполлона, справа от тронного возвышения, весьма удачно замаскированную под цвет стенных драпировок.

Дверца была закрыта. Однако мне явно стоило туда проникнуть – не отсюда ли можно попасть в ту галерею для музыкантов, которая видна из салона Марса? Я спросил о ключе стоящего рядом швейцарского гвардейца – но он ничем не смог мне помочь, посоветовав обратиться к другому гвардейцу. Его коллега из салона Дианы также ничего не слышал о ключе. Зато, спустившись на первый этаж по лестнице послов, я встретил третьего швейцарского гвардейца, который на вопрос о дверце из салона Аполлона, удостоверившись, что я и есть Лаланд, выдал мне искомый ключ, который предусмотрительно приготовил для меня господин Бонтан.

Вернувшись в салон Аполлона, я открыл дверь и зашѐл внутрь – передо мной открылась задняя часть дворца, полная своих собственных тайн, неведомых обычным посетителям Версаля. Те, кто видит лишь парадную часть жизни, часто ли задумывается о том, что находится на оборотной стороне еѐ? И не благодаря ли этой изнанке, ценой еѐ неприглядности и даже безобразия, расцветает тот прекрасный лицевой узор, которым мы любуемся, не утруждая себя размышлениями о его причинах и о силах, его произведших? Философствуя столь замысловатым (но свойственным юности) образом, я осмотрел чѐрную лестницу (дверь на втором этаже была закрыта) и повернул от подножия лестницы направо, пройдя к галереям музыкантов.

Каково же было моѐ удивление, когда первое, что я увидел оттуда, был маркиз де Скапарелла, что-то прятавший в том самом комоде в салоне Марса, который я только что тщательно обыскал! Мне не терпелось вернуться и проверить этот ящик – раз уж этот маркиз такая загадочная личность, может быть, это он стоит за всеми этими сегодняшними тайнами и заговорами?

Но сначала я должен был осмотреть галерею музыкантов. Перелистав ноты, которые лежали на стоявшем передо мной пюпитре, я нашѐл выпавший лист с пьесой, который явно не подходил к тем страницам, среди которых он был помещѐн. К сожалению, в музыке я разбирался ничуть не лучше, нежели в живописи. Поэтому мне пришлось обратиться за помощью к стоящему в конце галереи сеньору Люлли, знаменитому композитору-итальянцу, руководящему всей музыкой при дворе. Оторвавшись от своих занятий, Первый музыкант всѐ-таки взглянул на мой листок и обнаружил, что на нѐм действительно зашифрована какая-то фраза. На мою просьбу расшифровать еѐ Люлли сначала ответил отказом, ссылаясь на загруженность работой. (И отчего это все художники так жалуются? Разве у нас, королевских слуг, например, меньше работы или она менее тяжѐлая?) Но я предложил маэстро свою помощь (не в вопросах композиции, разумеется), и он, в конце концов, согласился.

Я был послан на поиски господина Расина, стихи которого полагал на музыку Люлли, для уточнения некоторых фраз. Я видел его утром в передней Бассано – и сейчас не он ли это стоял на лестнице послов, когда я ходил брать ключ от двери салона Аполлона? Так и есть – Расин беседовал о сегодняшнем королевском приѐме и о текущих веяниях в области искусства с мадам де Монтеспан, которая и тут не преминула позлословить про свою соперницу, маркизу де Мантенон. Не без некоторой робости я подошѐл к беседующим, прервал их разговор и задал придворному поэту вопрос композитора. Получив ответ, я тут же вернулся через салон Аполлона в галерею музыкантов в надежде получить свой листок – но Люлли вместо этого снова отправил меня к Расину, с новым вопросом!

Ох, такова наша нелѐгкая доля слуг – и эти господа художники ещѐ жалуются на свою тяжѐлую работу! Расин на этот раз казался уже несколько раздражѐнным, что вовсе не удивительно, и отпустил пару колких замечаний в адрес бестолкового и непонятливого Люлли – разумеется, последнему я передал лишь то из ответа придворного историографа, что непосредственно касалось сочиняемой ими «Идиллии мира». Да, кто бы ни был этот маркиз де Скапарелла, он весьма резонно удивлялся по поводу того, как два таких различных человека как Расин и Люлли могут работать вместе!

Кстати, я чуть было не забыл о таинственном маркизе – по дороге назад в салон Аполлона я обыскал комод в салоне Марса и обнаружил там маленький ключик – точь-в-точь такой же, как найденный мной утром в вазе передней Бассано. Что ж, король собирает коллекцию медалей – а я буду коллекционировать ключики, подумалось мне. Да и моя коллекция эзоповых зверей выглядит уже довольно внушительной – Люлли в ответ на последнюю мою передачу от Расина наконец-то расшифровал музыкальный текст – и там значилось новое пополнение в мой бестиарий. Пришло время для нового доклада господину Бонтану. Но в этой части дворца Бонтана не было – зато я заметил только что появившихся брата короля герцога Орлеанского, который склонился на бильярдным столом в салоне Дианы, и маркиза де Круасси, стоящего у тронного возвышения в салоне Аполлона.

Выйдя на улицу по лестнице послов, я прошѐл до министерского крыла, заметив там обговаривающих государственные дела королевских министров де Сеньелэ и де Лувуа. Своего же начальника я нашѐл стоящим на Королевском дворе возле дворца. Я показал ему новую улику, добытую с таким трудом, и попросил пропуск в Кабинет редкостей, который тут же и получил, сопровождаемый уверениями в том, что я нахожусь на верном пути. Поднявшись назад в салон Изобилия, я предъявил свой документ гвардейцу и попал наконец в это крайне недоступное место. Открыв ящик стола, я достал коллекцию медалей короля и стал их рассматривать…

Нет, решительно эта задача мне не по зубам. Надо бы показать их кому-нибудь из тех, кто лучше разбирается и в генеалогии королевского рода, и в латинских надписях. Так как вынести медали из кабинета мне вряд ли кто-либо позволил бы, даже с десятью письменными разрешениями от Бонтана, я положил на медали чистый листок бумаги и срисовал все изображения и надписи угольным карандашом. Выйдя из кабинета, я решил обратиться за помощью к Месье, герцогу Орлеанскому, который явно скучал в салоне Дианы. Правда, при дворе ходили разные слухи об особом интересе Его Высочества к юным мальчикам, так что мне было немного не по себе… Ну да ладно, с каким только выдающимися личностями – в том числе выдающимися своими странностями – мне не приходилось сегодня общаться!

Брат короля отнѐсся ко мне очень ласково и сразу же помог, безо всяких побегушек (вот что значит благородная кровь!) – «исключением среди медалей» было изображение Карла VIII, который не являлся Бурбоном и предком короля. Теперь надо было решить вопрос с этой надписью – пожалуй, пришѐл черѐд просить помочь господина министра иностранных дел, маркиза де Круасси? Маркиз также не отказал мне в своей помощи, но объявил, что ему потребуется время и попросил принести ему в кабинет обед. Ну что ж, придѐтся снова поработать слугой, никуда не денешься.

В который раз проходя назад по Большим апартаментам и взглянув между прочим на знакомые уже мне картины салона Марса, я заметил, что из-за самой большой из них, висевшей на стене слева и изображающей семью Дария у ног Александра Великого, выглядывает уголок листа бумаги. Он находился довольно высоко, и мне пришлось воспользоваться найденным ранее бильярдным кием. Так, ещѐ один памфлет, на этот раз об архитектуре! Анонимный автор (маркиз де Скапарелла?) явно не хочет оставлять в покое господ служителей муз. Надеюсь, мне не придѐтся изучать ещѐ и архитектуру, после живописи и музыки? Впрочем, речь в этой записке шла о какой-то полной схеме всех загадок (неужели?), которую можно обнаружить в «доме Юпитера» – и что-то ещѐ говорилось о «падающем Аполлоне». Да, загадок на этот день мне более чем хватало. Я подошѐл к гвардейцу у входа на хоры часовни в салоне Изобилия и справился о ходе мессы – оказывается, она уже закончилась, и король уже выходил, следуя на обед.

Король и придворные, в том числе и господин Бонтан, занялись трапезой в Первой передней, а я остался в зале королевской стражи. Итак, решил я, прежде всего надо отыскать маркиза де Круасси и закончить это многострадальное дело с медалями короля. Я вышел на лестницу королевы и стал спускаться, как вдруг вспомнил, что должен принести обед своему высокопоставленному помощнику, – к счастью, тут же на лестнице стоял слуга с подносом в руках. Я взял с подноса большой кусок довольно аппетитного мясного пирога – надеюсь, его никто потом не спохватился.

Выйдя во двор, я прошѐл до министерского крыла и зашѐл внутрь. Из двух дверей по обе стороны от лестницы открыта была только левая. Министр иностранных дел – это был его кабинет – поблагодарил меня за обед и удалился, сказав, что положил расшифрованный документ на стол. С нетерпением стал я читать надпись на оставленном маркизом листе бумаги, которая гласила: felix fortuna divinum exploratum actuit. Конечно, мой латинский был не в самой лучшей форме, но я догадался, что должен применить к этой фразе те казавшиеся до этого загадочными цифры, которыми заканчивался памфлет о королевском семействе, данный мне утром слугой мадам де Мантенон. Выбирая обозначенные числами буквы из латинской фразы (то есть, считая «f» за 1, «e» за 2 и т.д.), я получил новую улику в виде очередного наименования эзоповой басни, записав еѐ на этом же листе бумаги при помощи стоявшего тут же столе пера.



Выходя, я заметил какой-то листок, лежавший на табуретке возле одного из книжных шкафов, – полюбопытствовав, я увидел, что это ещѐ один из знакомой мне серии памфлетов. На этот раз мишенью для обвинений оказался военный министр, маркиз де Лувуа, а также покровительствуемый им инженер Вобан – тот самый, чьи проекты обсуждались сегодня на королевском совете. Ну что ж, на этот раз хоть безо всяких шифров говорилось, где мне нужно искать дальше – а именно, в тех самых планах фортификаций Вобана, которые прячет Лувуа. Впрочем, это явно может оказаться не так просто – копаться в секретных бумагах всесильного министра без его ведома и соизволения. Кстати, один из упомянутых планов, как не показалось, уже лежал на столе маркиза де Круасси.

Я вернулся во дворец в зал королевской стражи – к счастью, господин Бонтан уже вышел с королевского обеда. Я показал ему новый памфлет и новую улику, после чего он разрешил мне проникнуть в кабинет Лувуа и пообещал проследить, чтобы никто мне не помешал. Окрылѐнный, я вернулся в министерское крыло и на этот раз зашѐл в кабинет направо от лестницы, который уже был предусмотрительно открыт для меня кем-то из невидимых и вездесущих людей господина Первого камердинера. Где же военный министр может хранить тайные планы крепостей? Явно не на столе – в отличие от уже виденного мной стола в соседнем кабинете, этот был девственно чист. Открыв ящик, я обнаружил там только странную записку: «Рокруа, Экс-Ля-Шапель, Безансон». Чтобы это могло значить, подумал я? Не заметки же о путешествиях по нашей прекрасной Франции?

Осматриваясь, я заметил внизу одного из книжных шкафов откидывающуюся панель, а за ней – настоящий сейф. Да, если Лувуа есть что скрывать, он это скрывает явно здесь. Но ничего похожего на код к сейфу, – который должен был представлять собой три ряда по четыре цифры, – я найти не мог. Прихватив с собой ещѐ только подзорную трубу (интересно, что мог высматривать министр на противоположном здании?), я решил вернуться к Бонтану и, первый раз за всѐ своѐ сегодняшнее расследование, признаться в бессилии и попросить если не помощи, то хотя бы совета.

По дороге я остановился, чтобы посмотреть в вестибюле лестницы королевы на маркизу де Мантенон, которая разговаривала с молодым Кольбером де Сеньелэ о политике Его Величества в области религиозных верований. Признаться, меня всегда восхищала эта выдающаяся дама... В зале королевской стражи также прибавилось придворных – моѐ внимание опять привлѐк великий Конде, беседующий на этот раз с маршалом Дурасом. Не прислушаться к их разговору я не мог – как-никак, живая история. Двое старых военных предавались воспоминаниям о старых победах, о битве при Рокруа в 1643 году… Тут меня и осенило – ну конечно же, «Рокруа» – это подсказка к первому коду для сейфа, которую написал для себя, не надеясь особо на собственную память, господин де Лувуа. И означали эти три слова – три великих битвы, год каждой из которых был одним из трѐх кодов для сейфа! Первый код я уже знал – «1643», два других предстояло ещѐ выяснить, но теперь, когда я понял сам принцип, это не составляло труда.

Вспомнив, что потолок в зеркальной галерее был как раз расписан в честь великих побед нашей доблестной армии, я поспешил туда, пройдя в галерею через переднюю Бассано. Разглядеть надписи на потолке мне помогла подзорная труба из кабинета Лувуа – итак, это были года 1668 и 1674. Чуть ли не бегом помчался я назад в министерское крыло, чтобы проверить свою догадку. И в самом деле – после того как я ввѐл на дверце сейфа числа «1643, 1668, 1674», он открылся, вознаграждая меня двумя искомыми проектами фортификационных сооружений. Я прошѐл в кабинет напротив и положил два новых плана на тот, который и до этого лежал на столе маркиза де Круасси – в результате я смог пополнить свою коллекцию «эзоповых словес» ещѐ одной уликой!

Возвращаясь, чтобы, как водится, доложить о своей очередной находке Бонтану, я стал думать о том, какой странный противник нам противостоит – маркиз ли это де Скапарелла, или нет, он определѐнно крайне необычный человек: шутка ли, оставить столько улик в самых непредвиденных местах: как удалось ему, например, сделать все эти надписи на вобановских планах, которые Лувуа вряд ли выпускал из рук после совета, прежде чем запереть их в сейфе. А если вспомнить медали в недоступном простым смертным Кабинете редкостей? Как бы тут не обошлось без сверхъестественных сил…

Мои раздумья были прерваны в вестибюле лестницы королевы – меня окликнула сама маркиза де Мантенон! Оказывается, она также нашла здесь, прямо на лестнице, новый памфлет, на этот раз касающийся религиозной политики Его Величества. Увы, взглянув на него, я огорчился – никаких прозрачных намѐков, многие слова пропущены… Опять придѐтся заниматься расшифровкой. Пообещав маркизе незамедлительно сообщить о возмутительной находке господину Бонтану, я сразу же так и сделал – моему начальнику явно уже надоели все эти памфлеты, но он снова похвалил меня за успехи и заметил, что дело приближается к развязке.


Тем временем обед окончился, и король проследовал в апартаменты мадам де Мантенон для работы – о чѐм я был послан предупредить маркизу сегодня утром. (Неужели это было только сегодня утром, подумал я? Мне казалось, что это расследование тянется уже целую вечность…) Вместе с другими придворными я очутился в салоне Марса. Здесь был и таинственный Скапарелла – он играл в карты с маркизой де Монтеспан (и, надо сказать, довольно успешно). Зато маркиз де Лувуа (да простит он меня за вторжение в его кабинет – и да не узнает он этого!) беседовал с принцессой де Конти как раз об этом Скапарелле, тоже чувствуя что-то подозрительное, – принцесса же ничего не могла ответить, кроме того, что только утром с ним познакомилась и вела беседу об опере. Впрочем, я сам был свидетелем того разговора: в самом деле, ничего необычного. Здесь же рядом, явно скучая, стоял и кардинал де Бульон – вот кто мог бы помочь мне с расшифровкой последнего памфлета! Увы, в ответ на моѐ приветствие Его Высокопреосвященство изволили только бросить сквозь зубы, что у них нет на меня времени.

Кроме памфлета о религии у меня была ещѐ только одна зацепка – из архитектурного памфлета, насчѐт «дома Юпитера» и «падающего Аполлона». Я прошѐлся снова, который уже раз за сегодня, по Большим апартаментам, пытаясь разглядеть что-либо новое или что-то, что я мог упустить перед этим. Пожалуй, ничего такого не было, – если не считать Лебрена и Ардуэн-Мансара, беседующих над какими-то чертежами в салоне Дианы. Лебрен – должно быть, в который раз – рассказывал историю о пропавших эскизах, о происках врагов, о тяжѐлой работе художника…

Зато теперь я мог войти в часовню, в которой сегодня ещѐ ни разу не был (да простит меня Господь и да оставит Он мне мои прегрешения, вольные и невольные!), – как на хоры, из салона Изобилия, так и на первый этаж, спустившись по лестнице послов и повернув налево. С правой стороны в часовне я заметил ризницу – пожалуй, стоит исследовать и это помещение: там вполне можно было что-нибудь спрятать. Так и оказалось – порывшись в многочисленных маленьких ящичках, я обнаружил уже третий маленький ключик (растѐт моя коллекция, скоро мне сам король будет завидовать!) и гравюру, изображавшую, насколько я понимал, покойного короля Людовика XIII, исцеляющего недужных возложением рук. Справа в углу я заметил также крепкий шнур, который по привычке прихватил с собой.

Возвратившись на второй этаж, я обнаружил, что Лебрен и Ардуэн-Мансар ушли из салона Дианы, и полюбопытствовал, что за чертежи они рассматривали. Наиболее примечательным в этих последних было то, что один и тот же зал обозначался на одном чертеже как «салон Войны», а на втором – как «салон Юпитера». Господин Бонтан, который находился тут же рядом, в салоне Венеры, подтвердил мою догадку – ранее салон Войны назывался салоном Юпитера. Так вот где мне искать объяснение всей этой истории, как то явствовало из давешнего памфлета об архитектуре! Я побежал прямо в салон Войны, но окно здесь было занавешено, и в темноте искать что-либо было бесполезно, а возле окна стоял слуга, которому мне вовсе не хотелось раскрывать свои планы.

Так что я решил обратиться опять к возвышенным вопросам религии и вновь спустился в ризницу часовни, где наконец-то застал духовника короля, отца Лашеза. Я попросил его помочь мне в важном деле и показал памфлет о религии, найденный маркизой де Мантенон. К сожалению, Лашез смог указать только одно пропущенное слово – и велел мне обратиться к кардиналу де Бульону за дальнейшими разъяснениями. Возвратившись в салон Марса я был до нельзя обрадован тем, что кардинал любезно согласился снизойти и ответить на мои вопросы, узнав, кто послал меня к нему. Его Высокопреосвященство посмотрел памфлет, который я ему показал, и сообщил мне второе пропущенное слово, повелев вернуться к Лашезу.

Спустившись снова в ризницу, я передал королевскому духовнику ответ кардинала, догадавшись также показать найденную мной незадолго до этого гравюру – и это помогло ему найти третье и последнее пропущенное в памфлете о религии слово. Отдав ему этот документ, я получил его уже полностью расшифрованным: подчѐркнутые в тексте буквы образовывали название очередной басни Эзопа! Я поспешил в салон Венеры к Бонтану, который был весьма и весьма доволен моими успехами. Теперь мне оставалось последнее дело – «дом Юпитера».

К счастью, слуга из салона Войны уже ушѐл, так что я воспользовался приставленной лестницей и с помощью шнура из ризницы открыл оконный занавес. На полу и на рабочем столике ничего не было – поэтому я переставил лестницу и забрался на леса, сооружѐнные напротив окна. Присмотревшись, я обнаружил, что в люстре спрятан какой-то документ – должно быть, вон она, цель моих поисков! Но дотянуться до неѐ было совершенно невозможно (да, признаться, кроме всего прочего, я ещѐ и несколько боялся высоты!). Поэтому я вернулся в салон Венеры и сообщил о своих затруднениях господину Первому камердинеру. Он был так любезен, что дал мене ключ от чердака, где я смог бы опустить люстру пониже и достать из неѐ искомую бумагу.

Лестницу на чердак можно было и не искать – я уже знал, что она находится в задней галерее, за маленькой дверью в салоне Аполлона. Поднявшись по винтовой лестнице на один пролѐт и отперев дверь, я осторожно ступил на шаткие половицы. Слева от меня простирался длинный коридор. Я заглянул в соседнюю комнату и был крайне удивлѐн, увидев под потолком, какой-то привешенный на крюку ларец – что это? ещѐ один сейф или сундук с сокровищами? Всѐ равно, сейчас он был для меня неприоритетным и вне пределов досягаемости, так что я вернулся назад и прошѐл далее от двери к угловому помещению. Механизм управления люстрой салона Войны находился именно здесь – и о ужас! стоило мне повернуть шестерню, чтобы опустить люстру, как она со страшным грохотом упала на пол, разбившись в дребезги!

Я как можно скорее сбежал вниз к осколкам люстры – к счастью, никого поблизости не было, и жертв моей неловкости не наблюдалось (или я не виноват и это всѐ было подстроено? Вспомним фразу о «падающем Аполлоне» – чем не намѐк на люстру?). Зато я мог спокойно взять бумагу, лежащую теперь среди обломков. Ага, похоже на загадку, подобную той, с медалями короля – восемь рядов с числами и ссылками на какие-то строки. Зато приписка была на этот раз более чем понятной – четыре ключа были оставлены (маркизом де Скапарелла, вне всякого сомнения) в передней Бассано, в салоне Марса, в ризнице и в кадке с апельсиновым деревом. Три из них, таким образом, хранились уже в моей коллекции. Я отправился к Бонтану, который, разумеется, выразил мне некоторую озабоченность в связи с падением люстры, но я уверил его, что оно того стоило, и предъявил свою находку. Бонтан внимательно изучил сей документ и пришѐл к выводу, что больше искать нечего – восемь рядов в этом документе явно соответствовали восьми «эзоповым словесам», накопившимся у нас за сегодня (интересно, откуда ему было ведано восьмое? я ведь успел обнаружить лишь семь). Первый камердинер выписал их все на отдельном листочке, который вручил мне, присовокупив приказание присоединяться к прогулке придворных. Увы, отдых и собственно увеселительная прогулка пока что откладывались на неопределѐнное время: мне предстояло ещѐ найти недостающий четвѐртый ключик.


Очутившись перед зданием оранжереи, откуда на лето выносились на открытый воздух столь любимые Его Величеством апельсиновые деревья, я обречѐнно вздохнул – этих самых кадок здесь были целые десятки, если не сотни! И в каждой из них мог быть спрятан искомый маленький ключик… Вот только не копаться же в земле голыми руками – в результате недолгих поисков под одним из деревьев, ближе к дорожке, ведущей к аптеке, я нашѐл какой-то садовый инструмент, вроде граблей, и принялся за работу. Одно дерево, другое, третье… десятое…

Не знаю, сколько времени прошло, – я совсем выбился из сил и потерял всякую надежду. Никаких результатов! Может быть, здесь где-то ещѐ есть апельсиновые деревья? Я заметил стоящего неподалѐку господина Ленотра, знаменитого создателя версальских садов, – кому знать об этом, как не ему? Ленотр был известен своей добротой и дружелюбием – однако сейчас он только от души посмеялся, услышав, что я ищу ключи на деревьях, обычно приносящих всего лишь апельсины. Я, впрочем, объяснил ему всю серьѐзность ситуации, и он рассказал, что, возможно, имелись в виду апельсиновые деревья внутри дворца – в салоне Аполлона или в зеркальной галерее. Действительно, подумал я, – ведь все остальные ключи были спрятаны в комнатах, вряд ли у Скапареллы были возможность и желание выходить в сад и копаться в оранжерее… Во всяком случае, у меня вновь появилась надежда – возможно, ещѐ не всѐ было потеряно.

Поэтому я отправился дальше – в знаменитый Лабиринт. Теперь мне уже было ясно, что решение всей этой головоломки следовало искать именно здесь – фонтаны Лабиринта представляли собой не что иное, как иллюстрации к басням Эзопа, снабжѐнные, благодаря заботливости господина Шарля Перро, краткими, в четыре строки, стихами, излагающими содержание каждой из басен. В них и стоило искать расшифровку того документа, который был с таким трудом (и шумом) извлечѐн мной из люстры салона Войны. Вот только – с чего начинать?

Признаться, не успел я сделать и пару шагов по тенистым аллеям, как сразу же понял, что заблудился. Тут уже было не до загадок – я бегал туда и сюда, постоянно попадая в места, где только что был, пока, наконец-то, не вышел случайно к какой-то беседке, где сидел, внимательно меня разглядывая, юный герцог Мэнский. Когда я поприветствовал его, он заметил, что я не соответствую духу Лабиринта – обхожу его не в том порядке, в каком следовало. Ещѐ бы – какой уж тут порядок, лишь бы найти дорогу! Мальчик не сразу согласился помочь мне – но когда я обратился к нему в следующий раз, у бедняги случился приступ боли в животе, и он попросил меня сходить в аптеку и принести ему лекарство.

Я содрогнулся при мысли, что мне опять придѐтся бесцельно блуждать по лабиринту. Поэтому я решил идти другой дорогой – прямо от беседки простиралась длинная прямая аллея, и так как мне надоели все эти извилистые узкие тропинки, я

пошѐл по ней, стараясь придерживаться правой стороны. Какова же была моя радость, когда эта аллея вывела меня прямо к выходу из Лабиринта, который я уже отчаялся было увидеть. Пройдя мимо оранжереи и ненавистных апельсиновых кадок, я зашѐл в аптеку. Здесь стояло множество различных склянок с лекарствами, но искомую я обнаружил довольно быстро – на третьей полке, почти сразу слева от двери. Вернувшись в Лабиринт, я снова воспользовался прямой аллеей, следуя на этот раз левой стороне от входа и до беседки.

Бедный мальчик был мне крайне признателен за лекарство и вскоре ушѐл, оставив на скамье – да, вот он, план Лабиринта! Внимательно рассмотрев его, я понял, что нашѐл не только способ разгуливать по этому шедевру садового искусства, не рискуя затеряться в тенистых зарослях, но и способ разгадать свою основную загадку – все фонтаны-басни были тщательно пронумерованы. Вот что имел в виду герцог Мэнский, говоря о порядке осмотра здешних достопримечательностей – и вот что имел в виду маркиз де Скапарелла, когда писал в своей памятке о первом, втором и так далее до восьмого включительно рядах из четырѐх строк! Остальное было дело техники – восемь басен, «эзоповых словес», названия которых переписал мне Бонтан, нужно было расположить по порядку, в соответствии с их нумерацией в плане Лабиринта, и посетить их в этом порядке, выписывая из стихов у фонтанов нужные буквы из нужных строк, согласно указаниям документа из приснопамятной люстры. Что я и сделал.



Расшифровав наконец нужную фразу, я вернулся к выходу из Лабиринта, где меня уже дожидался с некоторым беспокойством добрейший господин Бонтан. Я доложил ему, что полностью закончил все свои дела, – и мы вернулись во дворец, надеясь разрешить всю эту головоломку до отхода короля Людовика ко сну.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
и заключительная, где всѐ наконец-то хорошо кончается
То, что произошло затем, следует рассказать подробнее. Да, я видел всѐ это своими собственными глазами! После возвращения во дворец, когда Его Величество, по обыкновению, простился с дамами в салоне короля, кортеж направился в королевскую спальню, причѐм честь нести свечи перед сюзереном была дарована… маркизу де Скапарелла. Конечно, если бы я мог сказать хоть слово, он был бы последним человеком, которому я бы посоветовал что-либо доверять. Но, каюсь, при всей своей углублѐнности в поиски и разгадывание загадок я не успел, или не решился, поделиться своими подозрениями с господином Бонтаном. Ведь у меня же не было никаких доказательств.

Зато теперь их уже и не требовалось – Скапарелла, вместо того, чтобы пройти далее к балюстраде, освещая альков короля, наклонился к камину и зажѐг его свечами – при этом злорадно смеясь и пророча уничтожение дворца! Несмотря на крики, доносившиеся со всех сторон, и приказ короля схватить его, маркиз подошѐл к окну и… просто растворился в воздухе – клянусь, так оно и было. Я часто потом раздумывал над тем, кем он на самом деле был и какими силами повелевал… Но в тот момент, разумеется, мне было не до размышлений о мистических материях – и Бонтан, и сам Его Величество король ждали от меня – именно от меня! – каких-либо действий. Пришло время, не теряя ни минуты, показать, правильно ли я поступал в течение сегодняшнего дня и не упустил ли из виду какой-нибудь важной улики.

Времени оставалось крайне мало – я не только догадался уже, что последним своим поступком Скапарелла запустил механизм спрятанной бомбы, я даже знал, где именно эта бомба находится! (А если бы я не так торопился на чердаке с той злополучной люстрой, кто знает, может, уже всѐ было бы благополучно закончено?) Но сначала мне предстояло найти последний ключик. Я вышел назад в салон короля, найдя там длинные щипцы, которыми слуги обычно гасят свечи на люстрах, прихватил их с собой и прошѐл в зеркальную галерею. Пара апельсиновых деревьев была также, как я теперь помнил, и в салоне Аполлона, – но у меня могло не хватить времени пройти туда, так что я мог только молиться, чтобы ключ был спрятан именно здесь, в галерее. Господь услышал мои молитвы – последний необходимый мне ключик нашѐлся в четвѐртой кадке – недалеко от места, где утром Скапарелла разговаривал с принцессой де Конти.

Я прошѐл другой дверью в переднюю Бассано, зажѐг в камине свечу (не зря я таскал еѐ сегодня с собой целый день) и отправился вверх по чѐрной лестнице на чердак. Здесь я быстро нашѐл то помещение со «странным ларцом» и при помощи щипцов для тушения свеч достал его с крюка. Вот она стояла передо мной, та страшная угроза жизни короля, моей собственной жизни и всему Версальскому великолепию! В ларце было четыре отверстия – я стал вставлять в них свои ключики в том порядке, в каком они попадали сегодня мне в руки, и в ответ на мои действия на бомбе стали зажигаться четыре ряда квадратиков, заполненных различными буквами. Теперь мне оставалось только подобрать в них буквы таким образом, чтобы они составляли ключевую фразу, выписанную мной в Лабиринте по схеме из люстры салона Войны, – и крышка ларца откинулась, с некоторым недовольным шипением, извергнув весь свой смертоносный заряд в маленьком облачке пара...

Итак, Версаль был спасѐн, а моѐ расследование завершено! А что сказал по этому поводу господин де Бонтан, и как возблагодарил меня на личной аудиенции Его Величество король Людовик, упокой Господь его душу, – об этом уж позвольте, по присущей мне скромности, умолчать.

КОНЕЦ

1. В конце пятой главы, когда мы показываем Бонтану памятку из люстры по решению главной головоломки, он замечает, что восемь абзацев этой памятки соответствуют восьми басням, которые были сегодня нами найдены, – и даѐт список из восьми названий басен. Но за весь день Лаланд под нашим руководством смог найти только семь улик – «эзоповых словес»! Должно быть, одну лишнюю Бонтан где-то нашѐл сам… Или же из игры что-то было вырезано.
2. При этом также непонятно, как Бонтан мог узнать о той улике, которая числилась у Лувуа среди планов Вобана (глава четвѐртая), – Лаланд не только не записывает и не докладывает о ней своему начальнику, но даже и не читает вслух – а разобрать эту надпись не так уж и просто.
3. В игре присутствуют памфлеты по архитектуре, живописи, религии… Логично было бы видеть и памфлет о музыке, тем более что Люлли, когда мы показываем ему в третьей главе обычный лист бумаги с нотной записью, почему-то разражается гневной тирадой о завистниках и т.д. Непонятно также, почему Лаланд должен осматривать пюпитр с нотами в Галерее музыкантов и забирать оттуда ничем не примечательный на первый взгляд лист, – явно что-то было вырезано из финальной версии игры.
4. В четвѐртой главе прочесть перевод надписи на столе в кабинете маркиза де Круасси можно только, если взять из чернильницы перо, затем снова достать его уже из инвентаря и применить на листе бумаги – возможно, это и не ошибка, но несколько неудобная и не очень очевидная особенность.
5. Разговор между маркизом Лувуа и принцессой де Конти в начале пятой главы реализован с ошибкой в некоторых (локализированных) версиях игры. Диалог сразу же прекращается после первых двух реплик: «Ваше высочество, Вы обратили внимание на новый облик маркиза де Скапарелла?» – «Я не могла бы сделать этого, месье. Я встретилась с ним сегодня впервые, и мы говорили только об опере». В файле диалогов и в оригинальной версии за этим следует продолжение: Лувуа: Он выглядит моложе. Более того, заметьте, как он держит трость, мадам. Вне всякого сомнения, он левша. Конти: Конечно, месье. Но что в этом такого необычного? Лувуа: Ничего, мадам. Кроме того, что когда я встречал его ранее, он был правшой и куда не таким проворным. Конти: Да будет Вам, месье де Лувуа. Просто Ваша память Вас подводит… Затем, после некоторого перерыва, разговор продолжается так: Лувуа: Эти несоответствия маркиза де Скапарелла продолжают изумлять меня. Я могу поклясться, что он был правшой. Конти: Значит, так оно и было. Мадам де Монтеспан, должно быть, в бешенстве. Она терпеть не может проигрывать. Лувуа: Пожалуй, Вы правы. В любом случае, маркиз, похоже, в выигрыше. Я не знал, что итальянцы так искусны в этой игре… Но и во французской версии игры по ошибке отсутствуют четыре последние фразы.

Автор и составитель: Юрий Мелков